Как неугасим свет в доме Конфуция,
так неисчерпаем мир и неизмеримо Дао
ж ж ж
Однажды китайского философа Ху Иньу спросили:
— Как по-китайски «ягодицы»?
— Чо?* — переспросил Ху Иньу.
Он с детства был туг на ухо.
_______________
* Чо (кит.) — ягодицы.
ж ж ж
Конфуций был большим любителем пива. Купил он как-то бутылок десять и пошел к китайскому философу Ху Иньу — пива попить и о философии побеседовать. Приходит, видит — Ху Иньу своего ученика розгами порет.
— Что ты делаешь! — воскликнул Конфуций.
— Ты что, слепой? — ответил Ху Иньу. — Не видишь, порю этого кретина, который утверждает, что Инь и Ян — диалектические противоположности, а Дао, которое не может быть выражено словами, не есть постоянное Дао.
— Не пори, Ху Иньу, — сказал Конфуций, — давай лучше пиво пить.
ж ж ж
Заходят однажды два китайских философа в лавку бакалейщика.
— Коньяк такой дорогой, а расхватывают его, как эликсир жизни, — поразился Ху Иньу. — Двенадцать юаней за триста граммов — мыслимое ли дело!
— Ну что ты говоришь, Ху Иньу, — невозмутимо ответил Конфуций, — двенадцать юаней за четыреста граммов.
— А я тебе говорю — за триста! — воскликнул Ху Иньу.
— Эта плоская посудина вмещает в себя ровно триста девяносто шесть граммов, — спокойно возразил Конфуций.
— Ну вот! — обрадовался Ху Иньу. — А ты говоришь: четыреста!
ж ж ж
Китайским философам Конфуцию и Ху Иньу очень нравилась китайская красавица Блянь Динь Чо.
— Святые драконы! Я по гроб жизни буду обязан своей бабушке! — воскликнул Конфуций, откладывая «Дао Дэ Цзин» и обнимая Чо.
— Твоя бабушка, наверное, была чемпионом мира по обниманию, — сказал Ху Иньу.
— Нет, она была чемпионом мира по безостановочному чтению «Дао Дэ Цзина», — съязвила Блянь Динь Чо.
ж ж ж
— Что лучше, — спросил Ху Иньу у Блянь Динь Чо, — любить или наслаждаться?
— Выбирай, — ответила Блянь Динь Чо.
ж ж ж
Конфуций никогда не убирался у себя дома. Не только циновка — даже столик с инкрустацией мастера X в. Ни Во Няй всегда были покрыты толстым слоем грязи.
Заходит однажды китайский философ Ху Иньу к Конфуцию, а тот угощает Блянь Динь Чо грузинским чаем.
— Как чисто у тебя сегодня, Конфуций! — воскликнул Ху Иньу, чтобы польстить Чо.
— Конфуций только что опрокинул чайник, и мне пришлось выгребать всю эту грязь! — раздраженно сказала Блянь Динь Чо.
— Ничто так не очищает, как грузинский чай, — заметил Конфуций.
ж ж ж
Китайский философ Ху Иньу легко мог смирить любое свое желание. Единственное, в чем он себе никогда не отказывал, — это в курении кальяна.
Наполовину кальян набивался табаком, подаренным беглым философом с архипелага Вынь Вынь, а затем смесью из сушеного чернослива, мелко нарезанной кураги, тмина, ванили, гвоздики, сока тюльпана, лепестков роз, нарезанной тонкими полосками капусты, еще в прошлом столетии привезенной из Брюсселя, молодых почек жасмина, смолотой в порошок скорлупы греческих орехов, грузинского чая, тертого чернильного гриба, косточек голубой жимолости, сушеных личинок соснового усача, маринованных когтей манумеа — голубя с островов Уполу и Савайи, — вяленых лапок семиточечной божьей коровки и кожуры хурмы брызги-брын. Для получения особого аромата Ху Иньу добавлял в смесь глаза черной стрекозы с острова Саун Ба Ня, омываемого водами Гольфстрима. Дым от сжигаемой смеси охлаждался и очищался, проходя в кальяне через воду, настоянную на цветках цзиньцяньцао чунцзи — разновидности китайской сацивии.
Курил Ху Иньу обычно поздно вечером, так как весь день, как правило, уходил на приготовление ароматичной смеси.
Однажды Конфуций, не застав Блянь Динь Чо дома, решил проверить, не скрывается ли Чо у Ху Иньу. По дороге Конфуций составил гневную речь в стихах, но, ворвавшись к Ху Иньу, был настолько ошарашен ароматом курящегося кальяна, что смог вымолвить только две фразы:
— Чо, ты куришь у Ху Иньу? Чо ты куришь, Ху Иньу?
ж ж ж
— Я говорил тебе, сколько стоит мой туалетный столик с инкрустацией мастера Х в. Ни Во Няй? — спросил Конфуций Ху Иньу.
— Семь тысяч триста восемь золотых юаней? — спросил Ху Иньу, не моргнув глазом.
— И откуда только ты все знаешь! — поразился Конфуций.
— Ты же мне сам говорил, — сказал Ху Иньу.
ж ж ж
Приходит однажды Конфуций к китайскому философу Ху Иньу и говорит:
— Дай что-нибудь почитать, подыхаю со скуки!
— Обожди пару ю, — сказал Ху Иньу и полез в погреб. (Книги Ху Иньу держал в погребе: и солнце корешки не портит, и гости что попало не хватают.) Вылез и протягивает Конфуцию книжечку.
— Ну ты дал, Ху Иньу, — сказал Конфуций, — это ж пьесы!
— Ну и что? — спросил Ху Иньу.
— Так это ж еще хуже стихов, — сказал Конфуций.
— Ты что! — возмутился Ху Иньу. — Хуже стихов ничего не бывает!
ж ж ж
Однажды китайский философ Ху Иньу сидел на берегу Хуанцзы и удил рыбу. Мимо проплывал Конфуций.
— Ты мне тут всю рыбу распугаешь! — закричал Ху Иньу.
— Зря ты кричишь, — невозмутимо отвечал Конфуций, — и зря ловишь, Ху Иньу. Ты что, не знаешь, что трудно поймать рыбу в грязной речке, особенно, когда ее там нет?
— Для меня важен не результат, а процесс ловли, — отвечал Ху Иньу. — Горе тому, кто стремится к результату, стремление к результату порабощает человека, делает его несчастным и поэтому...
Но Конфуций уже не слушал Ху Иньу. Он неустрашимо плыл вперед — туда, где Хуанцзы сливается с Абсолютом.
ж ж ж
Когда Ху Иньу возвращался с продолжительной рыбалки ни жив, ни мертв, Конфуций говаривал:
— Рыбалка пуще неволи.
ж ж ж
Как-то написал Конфуций статью о смысле жизни и понес ее показать своему другу, китайскому философу Ху Иньу.
— Я вот тут, Ху Иньу, написал... статью о смысле жизни, — нерешительно начал Конфуций, — ты не мог бы показать ее Хер Чван Дону, может ее напечатают в «Жэньминь Жибао»? (Хер Чван Дон был заместителем главного редактора «Жэньминь Жибао»; они с Ху Иньу вместе сдавали экзамены на звание шэньши.)
— Ну ты даешь, — сказал Ху Иньу. — Ты что, не знаешь, что между нами давно уже нет никаких отношений? В этом году я не получил от Хер Чван Дона даже традиционного поздравления с Праздником Фонарей. Уж ты-то должен понимать, что значит, когда тебя перестают поздравлять с зелеными датами!
— Но ты все-таки сходи, — попросил Конфуций. — Я ведь не для себя стараюсь-то! Речь идет о смысле жизни — об этом должен знать каждый китаец!
Конфуций оставил статью на секретере работы мастера Х в. Ни Во Няй, покинул жилище Ху Иньу и направился к Блянь Динь Чо.
После того, как свершилось то, что должно было свершиться, Конфуций и Блянь Динь Чо возлежали на ложе и мирно беседовали.
— Как ты думаешь, напечатают мою статью о смысле жизни? — спросил Конфуций.
— Вряд ли, — ответила Блянь Динь Чо. — Хер Чван Дон не любит Ху Иньу.
ж ж ж
— Нет, сказал Ху Иньу (китайский философ), — не должно быть так, чтобы злое и глупое всегда побеждало доброе и умное. Доброе и умное должно побеждать, а злое и глупое — побеждаться. И точка.
— Нет, — сказал Конфуций, — запятая.
— Отрицаю, — возразил Ху Иньу.
— Равнозначно, — ответил Конфуций.
— Окончательно, — не сдавался Ху Иньу.
— Продолжительно, — настаивал Конфуций.
Тут в комнату вошла Блянь Динь Чо и в обычной для нее изысканной манере объявила:
— Чай готов, стол накрыт, и как каждому истинному канону соответствует свой способ принятия пищи, так каждый истинный мыслитель должен предаваться высшему и умозреть Дао, не забывая о низшем и не отвергая Дэ.
С этими словами Блянь Динь Чо удалилась.
— Интересно, купила ли Чо сушеной шанхайской селедки, как я ее просил, — сказал Ху Иньу.
— Брось, Ху Иньу, сегодня пива все равно не купишь. Теперь по воскресеньям не продают.
ж ж ж
— Послушай, Ху Иньу, — сказали Конфуций и Блянь Динь Чо, — придется провести сточную канаву по твоему фруктовому саду — наш слишком густой.
— Пусть будет по вашему, — дружелюбно сказал Ху Иньу.
ж ж ж
— Ну и фрукт! — сказала Блянь Динь Чо, когда они с Конфуцием вышли из фруктового сада Ху Иньу. — Поди-ка его уговори!
— Больше не пойду, — сказал Конфуций.
ж ж ж
Первый раз придя к Ху Иньу в гости, Конфуций был ошеломлен — жилище Ху Иньу пестрело надписями: «Дверь им. Ху Иньу», «Стул им. Ху Иньу», «Седьмой золотой дракон им. Сорокалетия Ху Иньу» и т.д.
— Надо называть вещи своими именами, — сказал Ху Иньу удивленному соседу.
ж ж ж
Зашли как-то китайские философы Ху Иньу и Конфуций в харчевню «Лей Чай» и попросили коньяку.
Подошедший шэньжэнь вежливо поклонился, указал на свободный столик и говорит:
— Коньяку не держим, может выпьете чаю? У нас сегодня грузинский.
— Какого еще к черту чаю! — закричал на него Ху Иньу. — Или неси коньяку или веди сюда хозяина!
Испуганный шэньжэнь поспешно удалился и быстро вернулся с полным чайником маотая.
— Не соблаговолят ли достойные посетители отведать свежеприготовленной рисовой водки? — спросил шэньжэнь учтивым шепотом.
Тут Ху Иньу схватил плетеную табуретку и уже хотел ударить дерзкого слугу по голове, но его остановил Конфуций.
— Брось, Ху Иньу, — сказал он. — Какой тут может быть коньяк? Тут же Китай!
ж ж ж
Когда Ху Иньу просили рассказать о чем-нибудь за столом, он тонко намекал: «Любой рассказ лучше всего начать с трех звездочек...»
ж ж ж
Конфуций, Ху Иньу и Блянь Динь Чо очень любили беседовать, нередко засиживались до утра.
— Особенно хороши только что распустившиеся цветы вишневого дерева в самом конце месяца Юн, — мечтательно произнесла Блянь Динь Чо.
— Это что! — сказал Конфуций. — Если бы ты видела, как распускаются лиловые орхидеи, ты бы не восторгалась какими-то там вишневыми цветочками.
— Да, — вздохнул Ху Иньу, — это было незабываемое зрелище! Жаль, что его не вернешь! Ты не помнишь, Конфуций, в каком году Великий Юй и его отряды разрушили Беседку Лиловых Орхидей?
— Ну как же! — воскликнул Конфуций. — Это случилось в год Белой Крысы, в месяце Сюн.
— Вот еще! — возмутился Ху Иньу. — Ты еще скажи: в месяце Линь! Как мог Великий Юй разрушить Беседку Орхидей в месяце Сюн, если еще в месяце Дунь Ю Хуэй разбил его отряды наголову?!
— Ну, во-первых, — сказал Конфуций, — Ю Хуэй разбил наголову отряды Великого Юя вовсе не в месяце Дунь, а в месяце Пень, а во-вторых, Великий Юй разрушил Беседку Лиловых Орхидей в одиночку. Ты забыл, что эта изящная беседка была сделана из нежной таньской соломы?
— Нет, — сказала Блянь Динь Чо, — в месяце Пень...
— В месяце Пень в год Белой Крысы тебя и на свете-то не было, — оборвал ее Конфуций.
— И тем не менее, — оскорбленно продолжала Блянь Динь Чо, — это не помешало мне прочитать у достойного Чан Жбана, что события, о которых вы говорите, произошли не в месяце Пень, а в месяце Вонь, сразу после полнолуния.
— Да что может знать этот неуч Чан Жбан! — негодующе закричал Ху Иньу. — Если хочешь знать, Чан Жбан вообще в свое время утверждал, что Дао соответствует не Ян, а Инь. Не смешно ли?!
— А как он гимнастикой-то занимался, помнишь? — сказал Конфуций. — Еще в пору нашего ученичества купил себе Чан Жбан учебник по Тай Цзи, а заниматься пошел... к учителю по У Шу!
— Так вы учились вместе?! — глаза Блянь Динь Чо округлились. — Я думала, Чан Жбан давно умер!
— А он и умер, только не так уж и давно, — сказал Конфуций, — в год Желтого Барана.
— Ой, а сколько в тот год шелковых тканей продавали! — захлопала в ладоши Блянь Динь Чо.
— Что ты несешь! — зло сказал Ху Иньу. — В год Желтого Барана все выводки тутового шелкопряда погубила Чан Ча — страшная эпидемия, поражающая половые железы самцов этой гусеницы. Вот за два года до этого — в год Черного Быка — действительно можно было купить любые шелковые ткани; их было так много, что они все обесценились, и даже простолюдины пользовались вместо туалетной бумаги шелком.
— Еще чего! — возмутился Конфуций. — Эпидемия Чан Чи была в году Синей Свиньи, а не в...
— Свиньи! Козел! Овца! Бараны! — завопили тут все трое и вцепились друг другу в волосы.
Всю ночь катались они по пушистым коврам работы мастера ХI в. У Дыня...
А китайский народ сложил пословицу:
«Как неугасим свет в доме Конфуция, так неисчерпаем мир и неизмеримо Дао».
ж ж ж
У Конфуция на двери работы мастера ХIII в. О Чэнь было написано: «Скрижаль».
— Жаль, очень скрипит, — жаловался Конфуций.
ж ж ж
Некогда китайский философ Ху Иньу преподавал Великий Способ Продвижения По Истинному Пути в университете провинции Нянь. Директором Няньского университета в то время был Хер Чван Дон (впоследствии — заместитель главного редактора газеты «Жэньминь Жибао»).
Однажды приходит Хер Чван Дон к Ху Иньу на занятие, садится на заднюю парту и глядит вытаращенными глазами. (В то время нельзя было занять сколько-нибудь значительный пост, не сделав себе сунь-синь — весьма болезненную операцию, при которой в глаза оперируемого по бокам зрачка вставлялись две распорки из тончайших пластин голубой слоновой кости. Считалось, что это придает лицу мужественный и устрашающий вид.)
Вызвал Ху Иньу ученика к доске и спрашивает:
— В чем, как ты полагаешь, состоит различие между бытием и сущим?
— Между бытием и сущим? — переспросил тот, чтобы оттянуть время, и покосился на товарищей. Вдруг взгляд его встретился со взглядом Хер Чван Дона, и на душе у ученика заскребли бамбуковые крысы: «Ну и спросит же Ху Иньу — получай потом 24 лянь розгами!»
— Бытие не может совпадать с сущим, — уверенно начал ученик, — из-за трансцендентной невозможности перехода истинного Дао, представляющего собой феноменальное начало бытия, в Дэ, являющееся эманацией сущего. И кроме того, — тут ученик опять взглянул в глаза Хер Чван Дону и закончил еще более уверенно, — кроме того, единство микрокосма Инь и Ян вовсе и не предполагает совпадения первоначал Дао и Дэ.
Ху Иньу непроизвольно изобразил руками движение нь, обозначающее восторг:
— Если вы все будете изучать Великий Способ Продвижения по Истинному Пути с таким же рвением, — обратился он к классу, — о двадцати четырех лянь, соответствующих двадцати четырем высшим чувствам, очень скоро будет забыто! Не так ли, почтенный Хер Чван Дон?
— Возможно, — процедил Хер Чван Дон. — Впрочем, нам лучше поговорить наедине. Зайдите ко мне в синий кабинет сразу после окончания церемониала, посвященного памяти безвременно ушедшего от нас Великого Юя.
«Опять будет расхваливать сунь-синь, — с досадой подумал Ху Иньу, — и говорить, что из-за "необъяснимого и недостойного упрямства" я лишаю себя возможности продвижения по службе. Нашел дурака! Конфуций потом полгода ходил с синяками под глазами, да еще и разорился — операцию синь-вынь может позволить себе разве что Правитель Поднебесной!..»
ж ж ж
Увидев у Конфуция новый аквариум, Ху Иньу от зависти чуть не потерял сознания.
— Конфуций! Все плывет передо мной! — воскликнул он.
ж ж ж
— Конфуций, не смей доедать позавчерашний рис и остатки фазана! Разве ты не чувствуешь запаха начавшегося разложения?! — нервно сказала Блянь Динь Чо, пытаясь отнять у Конфуция деревянную дощечку с объедками.
— Дай сюда! — Конфуций вырвал дощечку из рук Блянь Динь Чо, с усилием откусил от засохшей фазаньей ноги и, подняв вверх средний палец, сердито сказал:
— De gustibus non disputandur*, или, как говорил Великий Юй, «Нет такой стаи фазанов, чтобы склевала рисовое поле».
_______________
* О вкусах не спорят (кит.).
ж ж ж
Во времена Конфуция и Ху Иньу китайские философы жили небогато. Чтобы жить более или менее сносно и не терпеть нужды, надо было иметь звание шэньши. Конфуций, как и всякий истинный философ, презирал богатство, и сам никогда бы не погнался за деньгами, да вот Блянь Динь Чо покоя не давала: «Все философы — как люди: давно уже в собственных колесницах разъезжают, а ты меня заставляешь пешком ходить! А какой рис мы вынуждены покупать — по че-ты-ре юаня за ли! И когда только этот срам кончится!»
Делать нечего — в конце месяца Хай в год Белой Лошади отправился Конфуций в Пекин сдавать экзамены на звание шэньши.
Мучился он там недолго. Уже во время экзамена на вторую степень цзюйжэнь его обошли Ху Иньу и Хер Чван Дон. С легким сердцем поехал Конфуций домой. На душе у него было светло, хотелось думать о распускающихся цветах цзиньцяньцао чунцзи и об Абсолюте. Об экзаменах он почти забыл, только и подумал, что «дураку наука».
Прошло несколько лет. Идет как-то Конфуций с работы, подходит к дому, слышит — из раскрытого окна доносятся голоса. Дай, думает, послушаю, что за гости пришли; глядишь — какое-нибудь трехстишие придет на ум к оказии. Вот они удивятся!
Слышит — Блянь Динь Чо разговаривает с Ху Иньу.
— ...вот еще, покупать! — воскликнул Ху Иньу. — Каждому шэньши полагается совершенно бесплатная личная колесница. А те деньги, которые мне платят за углубление Истинного Пути, я могу свободно тратить на украшения и роскошные одежды.
— Вот это здорово! — простонала Блянь Динь Чо. — Ты теперь можешь купить себе все, что хочешь!
— Если бы все! — с горечью в голосе воскликнул Ху Иньу. — У меня нет даже девятого Золотого Дракона, чтобы достойно украсить все Девять Священных Мест моего дома. А сколько других расходов — ты даже представить себе не можешь. Одни знаки ученого отличия чего стоят! Да и к экзаменам на третью степень цзиньши надо деньжат припасти — попробуй не сунь экзаменатору в рукав хотя бы несколько золотых... Боюсь, в этом году не видать мне девятого Золотого Дракона, как своей спины.
— Это что! — воскликнула Блянь Динь Чо. — Я вон вынуждена в такой холод в лавку бакалейщика ходить пешком, а рис покупать — стыдно признаться! — по четыре юаня за ли! И когда этот срам кончится?
Здесь их разговор был прерван приходом Конфуция:
Колесница стоит, разговор из окна,
Должно быть гость пожаловал почтенный.
Свежий снег на сацивиях — так не хочется входить в дом...
— Только и можешь, что сочинять свои трехстишия, — раздраженно сказала Блянь Динь Чо.
После традиционных приветствий все опять уселись на циновки, и Блянь Динь Чо подала отварной рис.
— А рисок-то, я гляжу, по четыре юаня за ли, — громко сказал Ху Иньу. — Нелегко вам живется!
— Не говори, Ху Иньу, — сказал Конфуций.
«Дураку наука», — подумал Ху Иньу.
«Дураку — наука», — подумал Конфуций.
ж ж ж
Однажды посреди ночи Конфуций, мучимый бессонницей, вдруг сказал:
— Кстати, спать совсем не обязательно. Достаточно смирно лежать с закрытыми глазами и молчать.
— И что будет? — спросила Блянь Динь Чо.
— Отдохнешь.
ж ж ж
Блянь Динь Чо: Конфуций, угадай с трех раз, чем пахнет этот цветок — унаби или юйюбой?
Конфуций: Я и с двух могу.
ж ж ж
Китайцы, как известно, очень трудолюбивый народ. Поэтому в китайском календаре нет красных дат. Памятные дни отмечают в календаре не красной, а зеленой тушью.
Каждая китайская семья сама выбирает для празднования тот или иной день: празднуют, например, дни рождения членов семьи и друзей, годовщины свадеб, дни успешного окончания полевых и строительных работ, день Великой Китайской Стены, день Бумажных Фонарей, день Первого Ясного Полнолуния После Второго Солнцестояния, день Последнего Вздоха Черного Полевого Усача — главного вредителя рисовых насаждений, — годовщины других важных событий в жизни.
Китайцы не только трудолюбивы. Они — аккуратный, вежливый и обязательный народ. Эти черты китайского народа тесно связаны между собой и ярко проявляются в обычае отмечать праздники. В каждой семье аккуратно помечают в календаре зеленой тушью все памятные дни. Кроме того, китаец твердо соблюдает правило вежливости № 2: «Если хочешь, чтоб тебе в спину плевали, забывай поздравлять людей с зелеными днями». Поэтому еще в эпоху Тан появилась традиция — обмениваться при знакомстве личными календарями зеленых дат.
Как ни странно, но именно эта традиция разорила большинство китайских обойщиков. Сегодня стены жилища китайца сплошь покрыты изящно нарисованными личными календарями его друзей и знакомых. Лишь изредка календарь самого близкого друга вывешивается на отдельную стену.
Традиция вежливых поздравлений нанесла непоправимый ущерб и сельскому хозяйству Китая. Стремление поздравить всех своих знакомых с зелеными датами зачастую заставляло китайца забывать о сроках уборки риса; вежливость китайцев общеизвестна, и они скорее согласятся голодать, нежели нарушить правила вежливости. Существует даже пословица: «Как в амбаре крыса — без друзей, но с рисом».
Однажды Ху Иньу, потратив четыре дня на изучение второго раздела «Дао Дэ Цзина», обнаружил в семьдесят шестом чжане объяснение загадочному поведению Оранжевой планеты и побежал к Конфуцию поделиться открытием.
Конфуций убирал со стола. На кухне лежала гора немытой посуды.
— Конфуций! — закричал Ху Иньу, вбегая в дом. — Я нашел объяснение загадочному поведению Оранжевой планеты, и ты знаешь где?!
— Меня это совершенно не интересует, — холодно ответил Конфуций и повернулся к Ху Иньу спиной.
— Как?! — поразился Ху Иньу. — Тебя не интересует поведение Оранжевой планеты?
— Во всяком случае не так, как соблюдение правила вежливости № 2, — ответил Конфуций.
Тут Ху Иньу растерянно оглянулся и увидел у очага длинный стол. «Святые Драконы! — ужаснулся Ху Иньу. — Ведь у Конфуция вчера была зеленая дата!»
— У меня много дел, зайдешь как-нибудь в другой раз, — ледяным голосом сказал Конфуций и указал Ху Иньу на дверь.
— Ты что, обиделся, что я не поздравил тебя с зеленым днем? — спросил Ху Иньу.
— Я, во всяком случае, никогда не давал тебе повода для подобной обиды, — ответил Конфуций.
— Это ты не давал повода? — у Ху Иньу округлились глаза. — Да ты только в этом году забыл поздравить меня с годовщинами моих Возвращений из Молозии и Сомали, с днем Благовонного Кальяна, с днем моего Знакомства с Мореходом Шви Ли, с днем Прорастания Семян Заморского Чая, с днем Покупки Восьмого Золотого Дракона и еще с чем-то, не помню точно!
Конфуций побледнел.
Негодование Ху Иньу было настолько велико, что он уже был готов плюнуть Конфуцию в спину, но тот стоял к нему лицом, и Ху Иньу просто развернулся и пошел прочь.
Конфуций бросился в спальню, к Солнечной Стене, на которой был помещен только один календарь — календарь его лучшего друга Ху Иньу.
— Вот мерзавцы эти шанхайские кооператоры! — вырвалось у Конфуция. — Чтоб я еще хоть раз у них тушь купил!..
Конфуций взглянул на окно и зажмурился.
«А Чо права, — подумал он, — давно пора шторы купить».
ж ж ж
— Что-то глоктусы мои совсем завяли, — огорченно сказала Блянь Динь Чо.
— Я тебе говорил — не поливай цветы спитой заваркой, — сказал Конфуций.
— Ну правильно! — возмутился Ху Иньу. — Давай теперь все валить на чай! Кому может повредить это дарованное нам Святыми Драконами растение?
— А может не надо было сажать глоктусы в один горшок с парчизиями? — спросил Конфуций.
— Наоборот! — сказала Блянь Динь Чо, — глоктусы как раз с парчизиями и сажают!
— Парчизии... — протянул Ху Иньу. — Символ скорби.
— Это вот с феоктистами глоктусы сажать никак нельзя, — сказала Блянь Динь Чо.
— Когда Хер Чван Дона провожали к праотцу, — сказал Ху Иньу, — парчизиями была усыпана вся...
— Знаешь, — сказал Конфуций, — а давай пересадим глоктусы в отдельный горшок!
— Так ведь нет его, горшка-то! — раздраженно сказала Блянь Динь Чо.
— А может их к астобусам пересадить? — сказал Конфуций.
— К астобусам нельзя! — встрепенулся Ху Иньу.
— Почему это вдруг? — спросил Конфуций.
— Оранжевый и малиновый цвета не сочетаются, — пояснил Ху Иньу.
— К астобусам я хотела пяток касторций подсадить, — сказала Блянь Динь Чо.
— Вот это другое дело! — поддержал Ху Иньу. — Представляешь — оранжевый и черный с голубыми прожилками!
— Касторции — к болезни, — вспомнил Конфуций.
— Ну чего ты несешь! — воскликнула Блянь Динь Чо. — К какой еще болезни!
— К базедовой, — сказал Конфуций, — или к пляске святого Юя.
— А я бы на вашем месте, — оживился Ху Иньу, — всю эту мелкоту вообще повыдергивал бы к чертовой матери, да как понасажал бы филонов! Вот бы все ахнули!
— А бамбуковые кадки кто доставать будет — ты что-ли? — спросил Конфуций. — И потом, филоны — это вульгарно.
— Ничего не вульгарно! Денег на кадки нет, вот и вульгарно стало, — язвительно сказала Блянь Динь Чо. — Пересажу, пожалуй.
— Что пересадишь? — не понял Ху Иньу.
— Глоктусы.
— Куда? — насторожился Ху Иньу.
— Да к астобусам, куда ж еще? — сказала Блянь Динь Чо. — Ты не видел лопаточки? — обратилась она к Конфуцию.
— Ты с ума сошла! — закричал Ху Иньу.
— Какой лопаточки? — спросил Конфуций.
— Да ты хоть представляешь, что это будет? — вскочил Ху Иньу.
— Из черного дуба, — сказала Блянь Динь Чо.
— Постой, ну вот надела бы ты к платью из шелка «Оранжевое море» ожерелье из малиновых полипов? — всплеснул руками Ху Иньу.
— У нас сроду такой не было, — ответил Конфуций.
— Вот именно! Не было еще случая, чтобы кто-нибудь вырядился подобным образом! — горячо воскликнул Ху Иньу.
— А в твоем сундуке в прихожей нет? — спросила Блянь Динь Чо.
— Кроме гуана тибетской чайки Выть в моем сундуке работы мастера Х в. Ни Во Няй давно уже ничего нет, — сказал Конфуций.
— А может быть... — начала Блянь Динь Чо.
— Не может быть!! — дико заорал Ху Иньу, увидав впорхнувшего в окно малинового мотылька с оранжевым брюшком. Схватив со стола «Дао Дэ Цзин», Ху Иньу стал носиться по комнате за мотыльком.
— ...я оставила ее в саду? — сказала Блянь Динь Чо.
Размахивая «Дао Дэ Цзином», Ху Иньу опрокинул вазу работы мастера IХ в. Цзо Пяня и выбежал в сад в погоне за мотыльком.
— Сходи поищи ее в саду, — сказала Блянь Динь Чо Конфуцию.
— Дались тебе эти глоктусы, — сказал, нехотя поднимаясь, Конфуций. — Развела бы лучше дролебусы — за ними и уход не нужен: натянул пару веревок, — они и ползут по ним...
ж ж ж
Стоя в очереди у дверей чайханы «Лей Чай», Конфуций и Ху Иньу вдруг увидели, как какой-то китаец, минуя очередь, бесцеремонно протиснулся в дверь.
— Кто это? — осторожно спросил Ху Иньу.
— А Хер Чван Дон его знает, — ответил Конфуций.
ж ж ж
Шел однажды Ху Иньу по бамбуковому лесу и собирал фунги. Вдруг его внимание привлекла невзрачная травка.
«Уж не индийский ли это аспарагус?» — подумал Ху Иньу, сорвал травку и попробовал ее на вкус. От внезапной пронзительной горечи его чуть было не вырвало. Ху Иньу грязно выругался, швырнул травку на папортниковый мох и расстроился.
Пройдя пару плюнь, Ху Иньу вдруг хлопнул себя по лбу: «Вот я дурак! Надо было запомнить эту травку, а то, чего доброго, опять ее попробуешь!» От этой мысли Ху Иньу еще больше расстроился.
Ху Иньу вернулся, сорвал какую-то травку, попробовал — не та. И еще больше расстроился. Сорвал другую — опять не горько; и еще больше расстроился. Сорвал третью — горько!
И расстроился еще больше.
ж ж ж
Ху Иньу. Конфуций, слышал анекдот?
Конфуций. Нет.
Ху Иньу. Ну этот, про лысого шэньши — неужели не слыхал?
Конфуций (цыкает зубом). Не слыхал.
Ху Иньу. Да брось ты! Ну как он одной придворной даме зеркало послал.
Конфуций (цыкает зубом). Какое зеркало?
Ху Иньу. Со стихотворением. Она еще славилась своей уродливостью, помнишь?
Конфуций (цыкает зубом, роется в рукаве). Нет.
Ху Иньу (раздраженно). Да я рассказывал тебе!
Конфуций (ковыряет в зубах бамбуковой булавкой). Ничего ты мне не рассказывал.
Ху Иньу (зло). Ну как же, в стихотворении говорилось о красоте наступающей весны — и ни слова о придворной даме! А главное — послать зеркало: мол, посмотри на себя, какая ты уродина!
Конфуций (сплевывает на пол). Первый раз слышу. Мне, во всяком случае, (сплевывает) ты ничего не рассказывал.
Ху Иньу (негодующе). Это я не рассказывал! Да Хер Чван Дон так смеялся, что чуть не подавился кусочком волосатой гоцзыли!
Конфуций (сплевывает). И где только этот пройдоха ухитряется доставать первосортное мясо!
Ху Иньу (берет Конфуция за рукав). Помнишь? Его потом всю ночь отпаивали отваром из листьев голубой жимолости.
Конфуций (бьет себя по макушке). Святые Драконы! Совсем забыл — Чо ведь велела купить сушеных лепестков лиловых орхидей!
Ху Иньу (кладет руку Конфуцию на плечо). Вспомнил? А на чем она ему ответное стихотворение послала, помнишь? На гребешке! Мол, причесывайся на здоровье, черт лысый!
Конфуций (раздраженно). Да откуда мне помнить — ты не рассказывал никогда!
Ху Иньу (отчаянно). Ну хочешь расскажу?!
Конфуций. Ну расскажи.
Ху Иньу (с облегчением). Ну вот, значит, жил в эпоху династии Суй при правителе Гун-ди один лысый шэньши...
ж ж ж
Играют как-то Конфуций и Ху Иньу в шайцзы.
— Не бери кости в руку, пока я не передвинул фишки, — говорит Ху Иньу.
— Привычка, — отвечает Конфуций.
Играют дальше.
— Я же тебе сказал — не трогай кости, пока я не походил! — зло говорит Ху Иньу.
— Но я же объявляю выпавшие очки! — пытается оправдаться Конфуций.
— А я не люблю, если берут кости до того, как я походил! — рубанул воздух Ху Иньу.
— Да какая разница? — удивился Конфуций.
— Какая, какая... Не люблю, понял?! — отрезал Ху Иньу.
Играют дальше.
Вдруг Ху Иньу ка-а-ак треснет кулаком по доске, да как завизжит:
— Ты что, опять не понял, идиот?! Я же тебя просил!!!
Потом Конфуций в своем синем дневнике запишет: «С годами все больше убеждаешься в том, что персидские доски не прочнее отечественных».
ж ж ж
— Конфуций, давай в шайцзы сыграем!
— Нет времени, Ху Иньу.
— Ну давай!
— Да некогда, говорю тебе. Ты сам с собой сыграй.
— Как это?
— Ну, один ход за себя, один — за меня.
— Ты что! Я не могу — я буду жульничать!
ж ж ж
Как-то на День Вознесения Дракона поехал Ху Иньу в Шаосин к одному знакомому сюцаю.
Надо сказать, что в Шаосин просто так не ездят. Нигде больше не найти такого разнообразия спиртного — от укроповой водки до вин, настоянных на отваренных в сладкой воде креветках. А пивных в Шаосине и вовсе не счесть: на каждом углу примостилась вывеска из сандалового дерева. Стоит только зайти в какой-нибудь «Ночлег мертвого актера» — иначе, как полуживым, оттуда не выберешься!
Поехал Ху Иньу на день, а вернулся через месяц. Вошел в дом и оцепенел: ни восьми Золотых Драконов, ни пушистого ковра работы мастера ХI в. У Дыня, ни фарфора работы мастера IХ в. Цзо Пяня, ни секретера работы мастер Х в. Ни Во Няй не было на месте! От ужаса не в силах даже вздохнуть, Ху Иньу лишь растопырил пальцы на ногах.
Четыре луны Ху Иньу тяжело болел. Не помогала ему ни мазь из тертого чернильного гриба, ни порошок из сушеных личинок соснового усача, ни настойка на вяленых лапках семиточечной божьей коровки. И только когда лекарь сказал, что придется применить фэньцин — жидкий навозный экстракт, — здоровье Ху Иньу пошло на поправку.
— Это не День Вознесения, это День Вынесения Дракона! — вопил Ху Иньу. — Пить, кальян курить не буду, но из-под земли достану этих муданьцзянских кротов, приволоку их в ямэнь и сам отрублю им уши, руки и голову!
— Что ты так разволновался, — поморщился Конфуций. — Сам же говорил: все подохнем.
— Пбпх, — Ху Иньу поперхнулся. — Только это и утешает.
ж ж ж
Ху Иньу очень любил путешествовать, а Конфуций был страшный домосед. Вот, бывало, вернется Ху Иньу из очередного путешествия и давай к Конфуцию приставать:
— Ну хочешь, я тебе про Японию-то расскажу, ведь небось и не знаешь про нее ничего. Неужели не интересно, ведь я весь мир объездил!
— Не интересно, — говорил Конфуций, чтобы позлить Ху Иньу. — Мир можно увидеть и из окна своего дома.
— Нельзя, — злился Ху Иньу.
— Не говори, Ху Иньу, что ты видел мир, — спокойно возражал Конфуций, — ибо все, что ты видел, — ничто.
— Я видел Японию, Полонию, Молозию, Амброзию, Магнезию, Полинезию, Мали и Сомали. Тебе такое и не снилось, неуч.
— Мне снилась Блянь Динь Чо, — сказал Конфуций.
— Ах вот как? — зло выговорил Ху Иньу. — Ну тогда считай, что ты мне больше не друг.
Ху Иньу плюнул и стремительно вышел из комнаты, опрокинув вазу мастера IХ в. Цзо Пяня.
Когда он ушел, Конфуций достал лист тончайшей рисовой бумаги и изящными иероглифами вывел:
1. Друг познается вдруг.
2. Старый друг лучше новых подруг.
3. Не сами путешествия облагораживают, но дружба с мудрыми людьми, которых можно встретить, путешествуя.
ж ж ж
— Что есть Китай — Путь или Дух? — спросили однажды китайского философа Ху Иньу.
Ху Иньу ответил:
— Китай — это вещь!