Еще в глубокой древности Великий Юй говорил, что самым страшным заблуждением человека является его твердая уверенность в том, что он может смело распоряжаться собственной судьбой. Ведь его судьба такова, какой ее желает видеть Правитель Поднебесной; и судьба эта непредсказуема, ибо непредсказуемы желания Правителя.
В пору цветения китайской сацивии шли как-то ночью Вась Вань и Цу Кинцин по незнакомой горной дороге. Луна закуталась в облака, моросил дождь, и путникам очень хотелось прилечь на сухую циновку возле очага. Вскоре показалась и деревня, но она была темна и безжизненна. Луна вновь накинула на себя шаль облаков. Не стало видно даже зги. И вдруг Цу Кинцин увидел невдалеке одинокий огонек.
— Вась Вань, мы спасены!
— А будут ли нам рады в столь поздний час?
— Не волнуйся, сейчас все уладим. Скорее, скорее к теплой циновке! — поторопил Цу Кинцин. — Помни только, что вести себя надо очень вежливо. Дед учил меня, что Первое правило вежливости гласит: «Ни в коем случае не отвечай на вопрос словом "нет"». Это считается верхом невежливости и многими может быть воспринято, как оскорбление.
— Хорошо, — сказал Вась Вань, — я буду предельно вежлив.
Они подошли к изящному домику, утопающему в цвету вековых сацивий, и постучали.
Дверь открыла женщина средних лет. Вась Вань согнулся в поклоне и застыл.
— Мир и процветание сему дому, — сказал Цу Кинцин и тоже поклонился. Выпрямившись, Цу Кинцин сделал правой рукой традиционный жест непричинения зла и продолжал:
— Не приютит ли милостивая хозяйка сей обители тепла и уюта двух путников, продрогших от сырости и холода?
Вась Вань согнулся еще ниже.
— Конфуций! — крикнула женщина в глубину дома.
Из-за циновки с изображением дракона появился человек в черном халате с вышитыми на подоле белыми иероглифами.
«Шэньши! — с ужасом подумал Вась Вань. — Одно неверное движение, и правила вежливости нарушены!»
Вась Вань затаил дыхание.
— Чо, ты меня звала? — спросил человек, названный Конфуцием.
— Дорогой, — сказала Блянь Динь Чо, — эти двое просятся ночевать.
— Мир добрым путникам, — сказал Конфуций. — Рады видеть вас у нашего скромного очага. Но почему, уважаемый, ваш друг пребывает в согбенном положении? — спросил Конфуций Цу Кинцина. — Он, случайно, не болен?
Цу Кинцин вспомнил про правило вежливости № 1 и онемел от испуга.
— Добрый человек, — обратился Конфуций к Вась Ваню, — вы что, больны?
Вась Вань склонился так низко, что слегка стукнулся лбом об пол.
— Дда-а-а, — вежливо протянул он.
Блянь Динь Чо незаметно ткнула Конфуция в левый бок. Конфуций знал, что это означает: «Поди чо скажу».
— Прошу достопочтенных посетителей провести пол-ю в уединенном ожидании, — сказал Конфуций и, оставив окаменевших путников одних, последовал за Блянь Динь Чо вглубь дома.
Как только они пересекли порог спальни, Блянь Динь Чо резко обернулась и схватила Конфуция за рукав.
— Это Чан Ча! — в глаза Блянь Динь Чо застыл ужас.
— Перестань нести ерунду, — сказал Конфуций, — Чан Ча для людей не опасна.
— А Хер Чван Дон? Может ты думаешь, что он и впрямь сыграл на бамбуковой флейте из-за того, что схватил насморк?
Конфуций вспомнил недавние похороны Хер Чван Дона, и ему стало не по себе. Блянь Динь Чо скривила губки и, передразнивая Конфуция, язвительно сказала:
— Рады видеть вас у нашего скромного очага!
— Постой, постой, Чо, — Конфуций сделал руками движение цзянь, — Ху Иньу говорил, что у Хер Чван Дона после не совсем удачной операции сунь-синь было осложнение на гайморовы пазухи!
— Вечно ты слушаешь Ху Иньу! — зло проговорила Блянь Динь Чо.
— Однако путники заждались, — решительно сказал Конфуций, — смотри какая ужасная погода на дворе, надо пригласить их к очагу.
— Ну, знаешь! — вспылила Чо. — Если ты не заботишься о самом себе, подумай хотя бы обо мне! Выбирай: либо ты прогоняешь этих прокаженных, либо я ухожу жить к...
— Сейчас не время обсуждать наши отношения, — отрезал Конфуций и вышел к гостям.
— Милости просим провести ночь у нашего очага, — как можно спокойнее проговорил Конфуций, заставив себя улыбнуться.
Вась Вань к тому времени настолько затек, что не мог разогнуться. Цу Кинцин взял своего спутника под мышки и, не без труда оторвав его голову от пола, затащил его в комнату. У Блянь Динь Чо, наблюдавшей эту сцену из спальни, глаза вылезли из орбит.
— Располагайтесь у огня, — произнес Конфуций, не сводя глаз с Вась Ваня.
«О, Всевышний Правитель! — взмолился Вась Вань, почувствовав поясницей тепло очага, — сделай так, чтобы этот шэньши больше не задавал вопросов!»
— Не откажутся ли продрогшие путники выпить по чарке рисовой водки? — спросил Конфуций в тайной надежде, что гости являются членами Всекитайского общества любителей чая.
— О, если высокочтимый хозяин этого гостеприимного дома будет настолько великодушен к двум недостойным путникам, потревожившим его ночной покой... — подобострастно начал Цу Кинцин, принимая позу Вась Ваня.
— Чо! — нехотя позвал Конфуций. — Принеси три чашечки из сервиза мастера Цзо Пяня.
Блянь Динь Чо не ответила.
— Хозяйка, наверное, уже спит. Я принесу сам, — сказал Конфуций и удалился в спальню.
Блянь Динь Чо сидела в оцепенении.
— Конфуций, ты сошел с ума! — глаза Чо были похожи на два шара для игры в бо линг.
— Приди в себя, — с деланным спокойствием сказал Конфуций, хотя на душе у него скребли бамбуковые крысы.
Повернувшись к Чо спиной, он снял с полки два пухлых тома произведений современного китайского философа Лень Тая и достал припрятанную за ними бутылку рисовой водки. Сунув бутылку в рукав и неслышно водворив Лень Тая на место, Конфуций нарочито зазвенел чайными чашечками и обернулся к Чо. Она была недвижима, словно фаянсовая фигурка китайского болванчика.
— Приди в себя, — повторил Конфуций и вышел к гостям.
«А ведь Чо права», — подумал Конфуций, увидев в какой позе сидит Вась Вань.
— Так вы действительно серьезно больны? — спросил Конфуций Вась Ваня, разливая водку по чашечкам.
— М-м-м, — застонал Вась Вань.
Рука Конфуция, наливавшая драгоценную жидкость в фарфоровую чашечку с красовавшимся на ней жизнерадостным тутовым шелкопрядом, дрогнула и застыла.
— Уж не Чан Чой ли?! — неожиданно для самого себя выпалил Конфуций.
Цу Кинцин тупо глядел на застывшую в воздухе бутылку, мысленно проклиная и своего деда, и многочисленные правила вежливости.
— М-м-м, — скрежеща зубами простонал вежливый Вась Вань, и утвердительно кивнул.
За легкой бамбуковой перегородкой, отделявшей гостиную от спальни, послышался шум и стоны.
Конфуций поставил бутылку, извинился и быстро прошел в спальню. Чо в истерике каталась по кровати, вцепившись зубами в подушку. Конфуций ринулся в прихожую и достал из огромного сундука работы мастера Х в. Ни Во Няй шкатулку. В ней у Конфуция хранилось драгоценное снадобье — гуано тибетской чайки Выть.
«Ху Иньу говорил, что этих чаек осталось десять-двенадцать — не больше», — подумал Конфуций, вбегая в спальню.
Конфуций схватил Блянь Динь Чо, вырвал у нее изо рта подушку, прижал к кровати трепещущее тело обезумевшей женщины и уже было поднес гуано к ее губам, как вдруг Блянь Динь Чо вывернулась и укусила Конфуция за детородный орган.
Раздался страшный вопль.
Вась Вань и Цу Кинцин переглянулись.
— Бежим! — шепнул Цу Кинцин.
— Не могу, — простонал Вась Вань.
— Идиот, ты же здоров, — процедил сквозь зубы Цу Кинцин и, схватив Вась Ваня за руку, рывком заставил его подняться.
Прихватив с собой бутылку рисовой водки, Цу Кинцин выволок Вась Ваня в прихожую. Тут во входную дверь громко постучали.
Цу Кинцин в панике оглянулся: «Сундук!»
Сначала Цу Кинцин лихорадочно затолкал туда Вась Ваня, а потом забрался в сундук сам. Уже в сундуке Цу Кинцин заткнул бутылку рисовой водки указательным пальцем.
— Я тхак долгхо хне пролехжу! — задыхаясь прохрипел Вась Вань.
— Терпи, — шепнул Цу Кинцин, — сейчас гостя проводят в дом, и мы с тобой выберемся. За бутылку рисовки можно и в сундуке немного полежать.
Стук в дверь повторился.
Конфуций, превозмогая боль, подошел к двери:
— Кто там?
— Конфуций, открой! — раздался из-за двери голос Ху Иньу. — У меня стряслась беда!
Конфуций, одной рукой держась за детородный орган, отпер дверь и впустил промокшего соседа.
— Что случилось, дорогой Ху Иньу? — спросил Конфуций, стараясь быть участливым.
— О, несчастье! — заголосил Ху Иньу. — Какие-то мерзавцы вытоптали мои побеги грузинского чая! Ты же знаешь — его почти невозможно достать! Но мне посчастливилось — один мореход по имени Шви Ли продал мне семена этого редчайшего в наших краях растения. Не надо объяснять, какое оно капризное, и чего мне стоило прорастить семена. Теперь же, когда моя плантация наконец-то зазеленела, какие-то негодяи надругались над нею. Не видел ли ты, Конфуций, этих злодеев?
— Ты знаешь, Ху Иньу, — сказал Конфуций, — только что двое путников попросились у меня переночевать.
— Где они?
— Возле очага, — ответил Конфуций, запирая дверь.
Ху Иньу бросился в дом.
— Их тут нет! — послышался озадаченный голос Ху Иньу. — Их там нет! — повторил он, возвращаясь в прихожую.
— Неужели они улизнули, когда я был в спальне! — поразился Конфуций.
— А что ты все за детородный орган держишься? — спросил Ху Иньу. — И весь бледный какой-то.
— Видишь ли, — сказал Конфуций, — Блянь Динь Чо только что укусила меня за мой орган размножения, когда я пытался дать ей гуана тибетской чайки Выть.
Конфуций тяжело опустился на сундук.
— Как! — удивился Ху Иньу. — Ты еще не израсходовал свой запас гуана? Может, ты мне дашь немного? Только гуано тибетской чайки Выть может спасти мои саженцы.
— Как так?
— Видишь ли, — сказал Ху Иньу, присаживаясь на сундук к Конфуцию, — Шви Ли говорил мне, что главное в выращивании грузинского чая — забота о корнях. Если эти мерзавцы не задели корней, то гуано, может быть, поможет чаю снова взойти.
Конфуций сходил в спальню и принес гуано.
— Спит, — сказал он.
— А что с ней? — спросил Ху Иньу.
— Да так, — нехотя ответил Конфуций, — нервное перенапряжение, наверное.
Ху Иньу поднялся:
— Ну, мне пора.
— Погоди, может по стакашку рисовки тяпнем? — предложил Конфуций.
— Не откажусь! — сказал Ху Иньу.
— Пойдем, — сказал Конфуций и встал. — Погоди, забыл запереть сундук.
Конфуций запер сундук и проводил Ху Иньу к очагу.
— Вот мерзавцы! — гневно воскликнул Конфуций, войдя в комнату. — Они еще и бутылку с собой прихватили!
Из прихожей послышался хрип.
— Что такое? — удивленно спросил Ху Иньу.
«О, Святые Драконы! Наверное, у Чо новый приступ, — пронеслось в голове у Конфуция. — Если она расскажет Ху Иньу об этих прокаженных, он меня за сто плюнь будет обходить. Ху Иньу боится Чан Чи как когтей взбешенной панды».
— Что это было, Конфуций? — тревожно переспросил Ху Иньу.
— Это? Наверное, ветер гуляет по саду, вот и скрипят мои старые сацивии.
— Извини, Конфуций, я хоть и стал туг на ухо, но пока еще различаю скрип вековых сацивий.
Хрип из прихожей повторился.
— Слышишь? — воскликнул Ху Иньу. — Это же человеческий хрип! Может быть, Чо стало плохо?
Хрип донесся вновь.
— Что же ты стоишь?! — негодующе закричал Ху Иньу и бросился в спальню.
Конфуций кинулся за ним. Блянь Динь Чо лежала на спине, запрокинув назад голову.
— Что с тобой, дорогая Чо? — спросил Ху Иньу.
— Со мной — ничего, а вот он, — она глазами показала на Конфуция, — сошел с ума. Только сумасшедший мог пригласить в дом двух прокаженных.
— Каких прокаженных? — не понял Ху Иньу.
— Только что к нам зашли двое путников, и оказалось, что они больны Чан Чой, — тихо, но внятно сказала Блянь Динь Чо.
— Это правда? — Ху Иньу поглядел на Конфуция.
В этот момент из прохожей донесся громкий хрип и треск выламываемых досок. Все посмотрели туда, откуда донеслись эти звуки. Через образовавшуюся в сундуке дыру кто-то, захлебываясь, жадно втягивал в себя воздух.
— Они в сундуке! — воскликнул Конфуций. — Я запер их в сундуке!
«Чан Ча! Прокаженные!! Бежать!!!» — пронеслось в голове у Ху Иньу, и он кинулся к выходу.
— Погоди! — крикнула ему вдогонку Блянь Динь Чо. — Я с тобой!
Блянь Динь Чо лихорадочно запихнула свои драгоценности в изящный дорожный несессер работы мастера ХII в. Зин Дай и бросилась вслед за Ху Иньу. Конфуций преградил ей путь.
— Посторонись, болван! — зло оттолкнула его Блянь Динь Чо. — Не хочешь целоваться со мной — целуйся со своими прокаженными!
Блянь Динь Чо выбежала из дома и стала кричать вдогонку Ху Иньу, чтобы тот ее подождал. Однако Ху Иньу не только не остановился, но, наоборот, прибавил ходу.
«Они же теперь все прокаженные! — думал он, изнемогая от бега. — И дернул меня лис за нос к ним зайти!»
— Подожди меня, Ху Иньу! — услышал Ху Иньу голос Блянь Динь Чо совсем рядом за своей спиной.
«Святые Драконы! Чо ведь в молодости была чемпионкой по бегу на длинные дистанции среди девушек провинции Жми!» — Ху Иньу решительно остановился, поднял с земли камень и повернулся к Блянь Динь Чо.
Блянь Динь Чо увидела искаженное от злобы лицо Ху Иньу, камень в его руках и остановилась, как вкопанная в землю. Безутешные рыдания обманувшейся в своих ожиданиях женщины сотрясли воздух, заставив цветки близлежащих сацивий осыпаться белым дождем скорби. Блянь Динь Чо в отчаянии повалилась на землю.
Ху Иньу отбросил камень и пошел по направлению к лесу. Но не успел он пройти и двадцати плюнь, как его рассудок обожгла страшная мысль: «Я же присаживался на сундук с прокаженными!»
Ху Иньу похолодел.
— Что теперь со мной будет?! — заголосил он, воздевая руки к небу. — Что же теперь со мной будет!! И что же теперь со мной... Святые Дра... — от ужаса Ху Иньу потерял сознание и рухнул на землю.
Оскорбительные слова, которые Блянь Динь Чо бросила в лицо Конфуцию, заставили его нервно сжать кулаки. И тут он обнаружил, что все еще держит в руке гуано тибетской чайки Выть, которое он собирался отдать Ху Иньу. «Если у тебя есть гуано, — вспомнил Конфуций древнюю мудрость, — намажь им виски и живи спокойно; если у тебя нет гуана — не мажь им виски и живи спокойно».
Конфуций намазал себе виски и прошел в прихожую посмотреть на сундук. Некоторые доски были выломаны, а из дыр торчали локоть и ступня. Конфуций одобрительно посмотрел на инкрустированные медные полосы, которыми был окован сундук.
— Сундук работы мастера десятого века голыми ногами не сломаешь, — сказал он вслух. — Но в таком виде даже сундук работы мастера X в. Ни Во Няй ни на что не годен. Позову-ка я людей, пусть отнесут эту рухлядь на берег Хуанцзы и столкнут с обрыва!
— Благородный и милостивый шэньши! — раздался из сундука голос Цу Кинцина. — Две зловонные бамбуковые крысы просят у тебя снисхождения и умоляют выпустить их из той тесной клетки, в которой они по заслугам оказались. И пусть достойный шэньши не беспокоится — две липкие болотные жабы, столь бесцеремонно нарушившие его покой, вовсе не поражены Чан Чой. Это истинная правда — клянемся двадцатью четырьмя чувствами, ниспосланными нам Всевышним Правителем!
— Как? — вырвалось у Конфуция. — Разве вы не прокаженные? А как же...
— Выпусти нас, добрый шэньши! — взмолились Цу Кинцин и Вась Вань. — Мы тебе все объясним.
Конфуций отпер сундук и помог незадачливым странникам выбраться. Вид их был плачевен. Двенадцать ю ушло на то, чтобы снять бутылку рисовой водки с пальца Цу Кинцина, и вдвое больше — чтобы растереть гуаном тибетской чайки Выть затекшие члены узников. После этого все уселись у очага и разлили маотай по чашечкам.
Цу Кинцин, отхлебнув водки, подробно объяснил Конфуцию причины недоразумения, и все трое дружно посмеялись над страхами Блянь Динь Чо и Ху Иньу. Видя, что шэньши не гневается, Цу Кинцин и Вась Вань осмелели и весело болтали. Конфуций же удобно развалился на циновке и предавался наслаждению глубоким покоем и светлой радостью, омрачить которые не могла даже мысль об уходе Блянь Динь Чо.
«Новый друг лучше старых подруг», — подумал Конфуций и весело подмигнул жизнерадостному тутовому шелкопряду, красовавшемуся на чашечке из цзопяньского фарфора.
В этот момент в дверь тихо, но уверенно постучали.
«Быстро же она вернулась», — подумал Конфуций, а полуночным гостям сказал:
— Это вернулась хозяйка. Прошу не обижаться, но, чтобы не будить в ней бешеную панду, не соблаговолите ли вы несколько ю посидеть в этом просторном шкафу?
— Что ж, нам не привыкать, — весело сказал Цу Кинцин. — Ты не прочь, Вась Вань, посетить еще один уютный уголок этого гостеприимного дома?
— Я закрою вас буквально на пару ю, пока хозяйка не заснет, а потом мы прекрасно проведем остаток ночи, — сказал Конфуций, запирая шкаф.
Стук в дверь повторился, но уже более настойчиво.
«Ишь ты, не терпится», — подумал Конфуций и, подойдя к двери, нарочито грубо сказал:
— Кто осмелился потревожить сей почтенный дом в столь поздний час?
— Открывайте, уважаемый, — произнес незнакомый мужской голос.
Вежливая фраза была произнесена со странной интонацией. Это была не просьба, а скорее требование, почти угроза.
Конфуций открыл дверь. Узкая полоса света выхватила из темноты фигуру, укутанную в черное одеяние. Свободный капюшон полностью закрывал лицо пришельца.
— Здоровье и благополучие этому дому, — ледяным тоном сказала черная фигура. — Не встречались ли достопочтенному шэньши за последние трое суток двое незнакомцев?
Конфуций понял, с кем имеет дело, и по его спине пробежал неприятный холодок. От этой догадки у Конфуция перехватило дыхание.
— Да... — только и смог прохрипеть он.
Капюшон хмыкнул.
— А не просились ли они у вас, достопочтенный шэньши, переночевать?
— Да... — едва выдохнул Конфуций.
Фигура еще раз хмыкнула.
— Но вы, достопочтенный шэньши, их, конечно же, прогнали? — задал незнакомец очередной вопрос.
Конфуций похолодел. За всю свою жизнь он еще ни разу не солгал. В висках у него застучала кровь, и, чтобы не отвечать на вопрос, Конфуций спросил:
— Однако откуда, уважаемый, вам все это известно?
— Нам всегда все известно, — усмехнулся черный плащ. — Дождь еще не успел смыть следы, идущие от вашего дома.
Черный капюшон попрощался.
— Уважаемый, — очнулся Конфуций, — а что натворили эти негодяи?
— Как правило, мы на вопросы не отвечаем, но из уважения к вашему званию, почтеннейший, я сделаю исключение. Три дня назад из лечебницы сбежали двое прокаженных Чан Чой, которых необходимо срочно вернуть в место их прежнего содержания, — донес Ветер первой четверти ночи слова фигуры, растворившейся во мраке.
Конфуций закрыл дверь, схватился за голову и застонал: «О, Святые Драконы! Ну и ловко же эти негодяи обвели меня вокруг пальца!»
Конфуций вспомнил, как он, снимая бутылку рисовой водки, крутился вокруг пальца Цу Кинцина. Это воспоминание взбесило его. «Надо немедленно выдать этих мерзавцев!» — подумал Конфуций, но вспомнил правило вежливости № 3, гласящее: «Даже недруга приюти и накорми». Конфуций растерялся. Но тут его осенило...
Отойдя от дома Конфуция на несколько плюнь, черный капюшон остановился у буйно разросшихся кустов голубой жимолости и сказал в темноту:
— Поехали. Я говорил — их там нет.
Из кустов выехала крытая повозка, запряженная парой лошадей Пржевальского. Черный капюшон вскочил в нее на ходу.
Ехали в молчании, лишь изредка прерываемом окриками черного капюшона: «Куда светишь, болван! Не хватало еще сбиться со следа!»
Вдруг возница крикнул лошадям «Прж!», и колесница остановилась, как вкопанная в землю. Черный капюшон выпрыгнул из повозки и наклонился к земле, усыпанной белыми лепестками цветов сацивии.
— Затащите ее в повозку! — крикнул черный капюшон.
Двое помощников взяли Блянь Динь Чо под руки и попытались впихнуть в повозку, но очнувшаяся Блянь Динь Чо стала так яростно отбиваться, что ее пришлось привязать к дереву.
— Дай фонарь, — приказал черный капюшон.
Через дюжину плюнь был найден и Ху Иньу. После нескольких лянь фонарем по голове Ху Иньу охотно рассказал черному капюшону и о своем пребывании в доме Конфуция, и о двух прокаженных, запертых в сундуке, и даже о том, что сам Ху Иньу присаживался на этот сундук.
— Ведите их в лепрозорий пешком, — приказал черный капюшон помощникам, — а я вернусь за этими зловонными крысами.
Черный капюшон вскочил на широкий облучок, традиционно располагаемый с левой стороны повозки, и со злостью обрушил на лошадей острые бронзовые наконечники длинного раздваивающегося хлыста, изготовленного из красного бамбука.
— Лживая гиена, изворотливый бумажный червь, протухшая маньчжурская тушь! — понес Ветер второй половины ночи проклятия черного капюшона...
Конфуций хлопнул себя по лбу. «А причем здесь, интересно, правило вежливости № 3? Мне надо немедленно догнать черного капюшона и выдать этих мерзавцев! Чем же я нарушу Третье правило, если я уже и приютил, и накормил их?»
Конфуций накинул на плечи плащ работы вьетнамского мастера ХIII в. Нам Вам Дама и стремительно вышел в ночь.
Прошло не менее двадцати ю времени, и Конфуций уже решил, что взял не тот след, но тут послышалось мелодичное ржание лошадок Пржевальского, и из-за кустов зимней мирабели выкатилась крытая повозка. На облучке сидел черный капюшон.
Не успел Конфуций изобразить движение нь, обозначающее восторг, как на него саранчой посыпались удары бронзовых наконечников хлыста из красного бамбука и брань черного капюшона. В моргание век Конфуций был связан и брошен в повозку. Чтобы он не кричал о каких-то там правилах вежливости, черный капюшон заткнул ему рот горькими мясистыми листьями сацивии и сделал несколько лянь фонарем по голове.
Очнувшись, Конфуций обнаружил, что повозка стоит, а через отвернутый полог фургона видны усыпанные белыми цветками деревья, слабо освещаемые лунным светом.
«Ба! — удивился Конфуций. — Да это же мои старые сацивии! И откуда только эти черные навозные жуки все знают?!»
— Здесь есть кто-нибудь? — послышался из глубины дома приятный вежливый голос черного капюшона.
— Добрый человек! Выпусти нас! — раздались приглушенные голоса Цу Кинцина и Вась Ваня, а за ними — треск ломаемой чжоуской фанеры.
«Прощай, мой любимый шкаф времен Южной династии Сун!» — с горечью проглотил слюну Конфуций и выплюнул листья.
Вдруг дом огласился нецензурной бранью, шумом драки и стонами. Не прошло и пол-ю, как совсем близко от Конфуция раздался голос Цу Кинцина:
— Смотри, Вась, повозка! Святые Драконы позаботились о нас!
Вась Вань и Цу Кинцин вскочили на облучок и пустили лошадей в галоп.
— Еще никому не удалось сбежать от собственной судьбы! — громко сказал Конфуций.
— Прж! — остановил повозку Цу Кинцин.
Конфуция развязали, и через пару ю выяснилось, насколько прав был поэт, сказавший:
Как на кролика падает коршун,
Как вдруг камень влетает в окно,
Как снежный обвал в горах Яо Бань —
Человек узнаёт о своей жизни...